Обмен

Большое серое здание. Этажей 9 или 10, так с ходу, не разобрать.  На  крыльце постоянно народ, в любую погоду: и в самый лютый мороз, и в самую страшную жару сюда идут люди, толпы людей. Кто-то идёт с надеждой, кто-то в отчаянии,  для кого-то эти стены олицетворяют радость жизни, для кого-то от них веет могильным холодом.

Серое здание из железобетонных блоков принимает всех:  бедных и богатых, евреев и мусульман, рабочих и менеджеров. Оно не испытывает к ним ни ненависти, ни восторга,  оно одинаково  равнодушно к ним  всем. Войдя, ты можешь покинуть это здание другим человеком, а можешь не выйти из него никогда.

Больница.  Это не здание, это не служба, и не учреждение. Это государство в государстве, живущее по своим правилам и законам. Здесь  неважно кто ты был там: за пределами больничного забора, здесь все равны, умирают и богачи и бедняки. Можно купить комфорт в палате, усиленное внимание медицинского персонала, но самого главного: здоровья нельзя купить ни за какие деньги.

Больница. Километры однообразных коридоров, постоянно потрескивающие лампы дневного света. Сотни палат, тысячи койко-мест. За каждой платой, за каждой кроватью, за каждой тумбочкой — сотни судеб.  Если бы эти белые стены, с отпадающей местами штукатуркой, могли говорить, если бы они захотели рассказать  то, что знают и то, что видели, это были бы сотни взрывающих мозг историй.

Больница. Огромное государство лишь с тремя национальностями: врач, пациент и близкий. Для въезда в эту страну не нужна виза, сюда принимают всех, а вот чтобы выйти отсюда, нужна виза, выданная на самом верху. Кому-то её выдают без проблем, кому-то чуть сложнее, а для кого-то получение выездной визы растягивается на годы и десятилетия, но многие не получают её  вообще.

Больница. В этом государстве свой собственный климат и воздух. Здесь запах смерти перебивается запахом новой жизни, и они вместе смешиваются с запахом лекарств и хлорки. Этот аромат сводит с ума, он проникает через ноздри в мозг и поселяется там на годы. Те, кто пробыл в этом  государстве много лет, уже не забудут этот ароматический букет никогда. Он будет приходить к ним вновь и вновь, напоминая —  возврат в эту  ужасную, и в тоже время прекрасную страну, может произойти в любую минуту.

Больница. Здесь собственный звуковой мир. Крики больных и плачь новорожденных.  Предсмертные вопли и победный крик человека получившего выездную визу. Звук швабры уборщика и звук скалываемой ампулы. Стук костылей и скрип инвалидной коляски. Это словно единый хор, в котором нет главных скрипок, каждый звук уникален, каждый звук важен, без него гимн страны не будет звучать так, как надо.

Больница. Здесь жизнь и смерть, радость и боль, отчаянье и надежда,  добро и зло, героизм и подлость, сплетены в гигантский клубок, который невозможно не разорвать, не разрубить. Это отдельное государство, которое знакомо нам всем. Кто-то был в нём туристом, кто-то жителем. Для кого-то воспоминания о нём самые светлые и радостные в жизни, для кого-то это ночные кошмары.

Москва 1983 год.

Он идёт по серому мрачному коридору. Запах лекарств уже как наркотик, он настолько привык к нему, что не представляет свою жизнь без него. Этим запахом пропахла его одежда, его тело и его вещи. Олегу всё равно – его мир сейчас находится здесь, он сужен до размеров больничного корпуса. Всё что за приделами — это где-то далеко, в нереальности, в иной жизни. Сейчас его жизнь: длинные коридоры, неулыбчивые люди в белых халатах, железные каталки, инвалидные коляски и, конечно же, запах лекарств.

Он проходит коридор, поднимается по лестнице. Ему тут всё знакомо, он проходил этим маршрутом уже тысячи раз. За последние полгода это большое серое здание стало для него настоящим домом. У него есть виза назад из этого государства, он может покинуть его территорию в любой момент. И в тоже время он заложник этих стен.

Лестница упирается в большую дверь, отделяющую очередной коридор от лестничной площадки. Перед тем как её открыть, Олег невольно замирает. Он заходил за неё сотню раз, но он так и не научился делать это спокойно и равнодушно. Каждый раз он стоит и несколько минут собирается с духом. Даже в этом государстве есть внутренние границы, границы которые трудно пересекать даже самым выдержанным и готовым ко всему людям.    

Над дверью большая картонная табличка. На ней всего три слова, но эти слова звучат как приговор. Словно надпись на воротах ада: «Оставь надежду всяк сюда входящий», она предупреждает, если вы зайдете за эту дверь, пути назад уже не будет, мир уже не станет прежним. И не важно, с какой целью вы пришли туда, то, что вы там увидите, разделит вашу жизнь на «до» и «после», заставит подвести какие-то итоги, задуматься о смысле жизни и бытья. Возможно, что-то переосмыслить, посмотреть на окружающих другими глазами. Вы можете уйти оттуда с разным настроением и разными мыслями. Но одно абсолютно точно – вы уйдете оттуда другим человеком.

Отделение детской онкологии. Этим сказано, в общем-то, всё. Здесь даже самым циничным представителям медицинской профессии становиться не по себе. Нет более страшного места во всём этом огромном и сером государстве с сотнями его коридоров и десятком этажей. Здесь всегда стоит тишина, даже врачи разговаривают негромко. Смерть витает над этим местом, здесь её вотчина.

Олег глубоко вздыхает и открывает дверь. Медсестра,  сидящая около входа за своим столом, лишь на секунду поднимает на него свои большие карие глаза, потом отводит взгляд. Она роется в каких-то бумагах, но всё это лишь для вида. На самом деле она не хочет  встречаться взглядом с этим человеком. Словно она боится увидеть в нём что-то такое, что потом не даст ей покоя. Она вообще старается ни к чему тут не присматриваться. Для неё это только работа, если пустить всё происходящие в сердце, если пропустить через себя, работать здесь она уже не сможет.   

Олег проходит мимо её поста и медленно шагает по коридору, в тишине его шаги раздаются эхом. Он медленно идёт вдоль закрытых палат, не смотря по сторонам, его взгляд наклонен к полу. Он уже с топографической точностью помнит рисунок линолеума лежащего на нём. Коридор упирается в серую дверь, на двери табличка «ОРДИНАТОРСКАЯ». Олег тихонько стучит, и входи внутрь.

В ординаторской стоит сигаретный дым. Открыто окно, но это не спасает. За столом пожилой человек в белом халате. Он протягивает Олегу руку и взглядом показывает ему на стул стоящий около стола. Олег отвечает рукопожатием  и садится.

В глазах пожилого человека боль. Он врач-онколог с 25-летним стажем. Он видел такое, от чего обычный человек давно бы уже сошёл с ума. Но за эти годы он так и не смог привыкнуть, его сердце так и не смогло стать равнодушным. Он в меру циничен, но он не может воспринимать всё это только как работу,  для него это жизнь. Он не выездной в этом государстве. Дело не в том, что ему не дают визу, он просто не может её принять. Не может вот так всё бросить и эмигрировать. Кто-то должен давать людям надежду, кто-то должен делать работу,  которой занимается он.

Но сегодня пожилой онколог не может дать надежду своему посетителю. Сейчас он должен произнести страшные слова, он должен  лишить человека последнего шанса. Он этого не хочет, но у него нет выбора. Словно оттягивая неизбежное ещё на пару секунд, он достает сигарету, вертит её в руках и, так и не закурив, кладёт обратно в пачку.   

— Олег…. Я не буду ходить вокруг да около. Мы знакомы уже полгода и за это время  провели в разговорах за этим столом много часов. Ситуацию вы прекрасно знаете. Олег, мне очень грустно это говорить, но у Лизы нет шансов. Сегодня мы провели с нейрохирургом ещё один консилиум. Опухоль большая, злокачественная и главное она не операбельна. Она будет расти, и развиваться, уничтожая клетки мозга девочки. Всё что мы сможем это облегчить её страдания, обещаю, что ей не было и не будет больно. Она сейчас спит и ничего не чувствует. Но это всё, что может медицина.  Простите, что приходится вам это говорить…

Доктор умолкает, в его глазах стоят слёзы. За 25 лет он так и не привык к этому. Он достает из пачки уже изрядно распотрошённую сигарету и закуривает, отведя взгляд на окно. Сигаретный дым медленно  заполняет помещение ординаторской, кажется, время остановилось. В тишине, кажется,  слышно биение сердце сидящего напротив мужчины.

Олег опустил голову вниз и внимательно разглядывает свои ботинки.  Он плачет, казалось, за то время пока его двух летняя дочь находится в этом отделении, у Олега не осталось слёз, а нет. Солёные ручейки медленно бегут по его плохо выбритым щекам и капельками падают на грязный зашарканный линолеум.

Мужчины не плачут? Кто сказал вам такую чушь? Плачут, ещё как плачут. Когда твой родной человечек там один, обвязанный непонятными датчиками и трубочками, когда он медленно умирает, и ты ничего не можешь сделать. Когда даже доктор, за плечами которого куча званий, регалий и наград, а также десятки спасенных жизней, разводит руками и курит, отводя от тебя мокрые от слёз глаза. Есть ситуации, когда плачут все, независимо от пола, расы и религиозной принадлежности. В такие моменты маски срываются, театр жизни  уходит на задний план, мы все предстаём обнаженными.  

— Сколько? Сколько ей осталось? — произносит Олег, не поднимая головы.

— Месяц, полтора, максимум два  — отвечает доктор, не поворачиваясь.  

— Спасибо Виктор Сергеевич, я знаю, вы сделали всё, что было в ваших силах…

Олег встает и уходит. Пожилой человек в белом халате, достает из пачки ещё одну сигарету, откидывается на спинку стула и смотрит в потолок. Его глаза по-прежнему влажные. 

***

Ночной гость Олега сидел в кресле напротив и улыбался. От его улыбки веяло чем-то зловещим, это было и неудивительно, если знать, кто был этот загадочный незнакомец. Олег знал.

Нет, пришедший к нему этой ночью не называл своего имени, но это было и ненужно. Мужчина и так отлично знал кто перед ним. Знал, потому что сам хотел, чтобы он пришёл. Но сейчас.… Сейчас он уже не был так уверен в своём желании. Однако, отступать было некуда, это был не тот визитёр, которому можно было показать на дверь.

Он ещё раз оглядел незнакомца – не молодой, среднего роста, в элегантном чёрном костюме и чёрной рубашке. В его чертах, телосложении, манерах и одежде всё было идеально. Хотя это всего лишь обличие, маска, у него их сотни. Он может быть элегантным мужчиной в наглаженном костюме, а может явиться в одежде рокера с волосами до плеч. Да хоть в образе твоей мамы или даже тебя самого. Неважно, что снаружи, главное содержание.

— Мы так и будем молчать? — спросил незнакомец – Ты хотел меня видеть и вот я тут.

— Спаси её, оставь её жить!

— Интересное предложение… а почему ты уверен, что она должна жить?

— Она же ещё ребёнок, дети недолжны умирать!

— Наивный мальчик… Ты знаешь, сколько детей умирает в мире в минуту? Знаешь, сколько их умерло, пока мы с тобой молча смотрели друг на друга? И чем же твоя лучше? Почему она не должна умирать?

— Она моя дочь….  

— Исчерпывающее объяснение. Ели это все твои аргументы, я пошёл!

— Что ты хочешь взамен?

— А с чего-то ты взял, что я что-то хочу?

— Ты пришёл на эту встречу, значит, чего-то хочешь!

— Мне просто интересно, что ты можешь предложить.

— Себя, свою душу, забери меня вместо неё!

— О! Какая щедрость, какое самопожертвование! Но ты знаешь, твоей души маловато будет. Есть равновесие, ребёнок всё равно должен умереть. Если это будет не твоя дочь, то чей-то другой.

— Это не справедливо!

— Я тоже так думаю. Потому пусть всё будет по справедливости. Я пошёл.

 — Нет, стой! Кто будет тот ребёнок?

— Помнишь медсестру на входе? Её сын, сейчас ему десять. Мальчику  предначертана судьба врача, он создаст уникальную методику лечения болезни  Хансена… но, я могу поменять его на твою Лизу. Нужно лишь твоё согласие. Ну, так как?

— Я согласен, только, сделай так, чтобы она выздоровела!

— Сделаю. Только вот объясни, зачем? Ты ведь всё равно этого не увидишь? Она выживет, но будет сиротой, ты не сможешь её растить, воспитывать! Зачем тогда такие жертвы?

— Тебе не понять…

Подмосковье 2010 год

— Я не была тут, кажется, тысячу лет, как же всё заросло. Это могила моего отца, всегда, когда  бываю в городе захожу сюда. Только в последнее время это редко бывает.

— Красивая фотография, глаза у него добрые…

— Да, я думаю, он был замечательным человеком. Правда я его почти не знала, он умер, когда я была ещё малышкой, воспитывала меня приемная семья, но они не стали скрывать, правду и  показали мне его могилу. А мама,  как ты знаешь, умерла при родах…  она тоже здесь, не далеко.  Скоро и я к ним приду.

— Даже не смей так говорить! Мы тебя вытащим, всё будет хорошо! Иначе и быть не может, я очень тебя люблю и сделаю всё для тебя.

— Спасибо! Я тебя тоже очень люблю,  но ты же знаешь, что шансов у меня почти нет, болезнь  Хансена не излечима. Да, как смешно всё вышло, тем переливанием крови меня пытались спасти…

Над тихим подмосковным кладбищем опускались сумерки. Все посетители давно уже разошлись, оставив обитателем этого места покой и тишину. Лишь парень и девушка стояли у одной из могил и о чём-то тихо разговаривали. Молодой человек при этом нежно сжимал руку девушки, облачённую в медицинскую перчатку.

29-30 мая 2010 года