Мальчик

На часах был пятый час утра. Кристина ворочалась, пытаясь уснуть, но сон не шел. Кажется, она всё обдумала и всё решила, но сон не шёл. Она взбивала подушку, ложилась то на правый, то на левый бок, переворачивалась на живот, считала до ста, и от ста к одному. Потом вскакивала, ходила по комнате, как лунатик, снова ложилась, опять считала овец и баранов. Но сон не шёл. Ночь тянулась бесконечно.

Завтра, вернее уже сегодня, Кристине предстояло убить своего ребенка. Нежеланного, нелюбимого, но своего. Убить маленького человека, который спутал всю её жизнь. Восстановить статус-кво. Кристина была к этому готова и не готова одновременно. Пожалуй, к такому вообще нельзя быть готовым, но другого выбора у Кристины не было. Во всяком случаи, так она считала сама. Маленький Никита в это время спал крепким, спокойным сном, даже не представляя, что его участь уже решена.

***

— Мурзя, тебе чай с сахаром?

— Не знаю, кто такая Мурзя, а мне кофе, с сахаром и сухими сливками.

— Может тебе еще французский хрустящий багет, со стекающим, плавленым сыром? Или ананасов в шампанском? Может быть, лососинки? Стол заказов открыт, миледи.

— Багет было бы неплохо, но, думаю, сударь, Вы его в 8 утра на уже пустой стоянке вряд ли где найдете. Поэтому обойдусь кофе и вчерашними булочками из Магнита.

— Вы поразительно скромны, сударыня!

— Сам-то чего будешь, сударь?

— Кофе, но в процессе. Ехать надо, Света, надо ехать. Что там у нас до Новокузнецка? 800 км. Есть шанс к вечеру приехать и утром сразу на разгрузку встать. Но по соляре засада полная, никто сливать не хочет, а нам километров на 200 осталось, того, что  в баках. Это считай ничего, хоть на заправку езжай.

— Ладно, давай тогда поехали, а я дорогой в рацию покричу, глядишь, кто и поделится.

— Или, услышав бабу в эфире, вообще никаких дел иметь не захочет, думая, что это подстава. Ладно, будем поочерёдно, глядишь, и правда кто откликнется. А ты по сторонам смотри, может на стоянках кто стоять будет. Хотя вряд ли, всю ночь канистра наша простояла, никто не подъехал. Голяк какой-то. Уже поскорее бы в Кузне сдать эти валы, которые везем, и забыть, как страшный сон.

Тёмно-красный MAN заурчал двигателем и медленно заворочался по стоянке, притормозив на минуту у выезда, проворно вылез на трассу. На часах было 8.30 утра, день только начинался, но уже обещал быть жарким и душным.

***

— Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Пионерская.

Электричка, лязгнув металлом, дернулась и начала проворно набирать ход. Вагон был почти пустой — утро буднего дня: немного дачников, немного железнодорожников, в ярких оранжевых жилетах, три девушки (явно студентки), громко что-то обсуждающие.

Кристина сидела, прислонившись головой к окну, в висках дико стучало. Через две остановки им выходить. Неприметная остановочная платформа, на которой иногда сходят грибники и ягодники, но сейчас не время ни для тех, ни для других. Её четырехлетний сын Никита сидел напротив и с интересом смотрел в окно, иногда что-то комментируя на своем детском языке, широко при этом улыбаясь.

Нет, в Кристине не проснулись материнские чувства, или осознание огромной, непоправимой ошибки, которую она сотворит максимум через час. Ей просто было страшно. Хотелось, чтобы всё это поскорее закончилась, и она ушла бы в новую, счастливую жизнь.

С Артуром она познакомилась в соц. сети, год назад, он был из Новосибирска, большого областного города. А она? Она так, девочка из посёлка, пусть и городского типа, в шестнадцать лет, по глупости и не опытности, ставшая мамой физически, но так и не ставшая ей морально.

Чем она ему понравилась? Бог его знает. Приезжал в гости, красиво ухаживал, возил к себе. Позвал замуж. Вот только о том, что Кристина девочка с сюрпризом, он не знал. Сначала она просто об этом умолчала, а потом ложь зашла так далеко, что и пути назад, казалось, не было. Вопрос встал ребром – либо билет в новую жизнь, либо ребёнок. Выбор был однозначным: Никита в этой истории был лишний.

***

— Солярку, куплю солярку! Иду на Междуреченск — Новокузнецк. Солярку, куплю солярочку!

— Да бесполезно это Свет, тут ты да я, да мы с тобой. Глухо на этой дороге, как в танке глухо. Придётся всё же на заправку, тут километров через тридцать есть. Попробуем там еще счастья попытать, может кто с топливной картой, но, чувствую, придется-таки заливать по полной цене. Ладно, бывают такие рейсы, вот в Кузне разгрузимся, и будет всё хорошо. Вика, диспетчер, вроде говорила, груз какой-то на Абакан наклёвывается. Люблю в Хакасию ездить, там клёво. Только бухают все по-черному.

— Поэтому тебе там и клёво? – усмехнулась девушка.

— Да почему же?! Ты меня вообще хоть раз пьяным видела?! Я же не об этом, природа там – загляденье. А на Алтае какая красота?! Нет, Мурзик, я правду говорю: главное в нашем деле не забывать, что в жизни главное не работа, не деньги, не то, по сколько ты купил эту чёртову соляру, главное — не стать слепым! Не стать моральным импотентом, калекой. Перестать замечать красоту вокруг нас, вот это, Мурзя, самое страшное, что может с нами случится. А остальное всё пыль.

— Ты рули давай, философ руля и стоп-сигнала. А то сейчас в кювете будем с природой сливаться. А если серьезно, прав ты, конечно. Во всём прав. В Абакан, значит в Абакан. На Алтай – ну что же, дорога на Алтай. Мне в этой жизни терять нечего, меня в ней ничего особо нигде не держит. Кабина — это мой дом, а ты — моя семья, получается. Наверное, однажды я что-то вспомню, и всё изменится, а пока вот так вот.

В кабине повисла тишина. На щеках мужчины выступил румянец, он принялся усердно, с какой-то нарочитой тщательностью, вглядываться в зеркала, в панель приборов, прямо перед собой, опять в зеркала. Ему было неловко, словно бы он сказал что-то постыдное, грубое и теперь всячески пытался показать, что он очень занят, чтобы продолжать этот разговор дальше. Света отвернулась к окну, в её карих глазах скапливались две большие, солёные капли.

— Едрёна копоть! Этого еще нам только не хватало!

Машина начала плавно снижать скорость и жаться к обочине. Водитель то бросал взгляд на зеркало заднего вида, то на лобовое стекло, параллельно с этим, плавно, и как-то по-особому осторожно, заводя машину на обочину.

— Что там такое?

— Кот в поддоне под телегой, видимо на стоянке залез, сейчас прыгать собрался. Раздавим мы его, раздавим как тузик грелку.

— Давай аккуратненько, тихонько, может, успеем остановиться.

— Блин! Прыгнул! Но скорость не большая, колёсами вроде не задели.

Тёмно-красный MAN еще не успел толком остановиться, а Света, выпрыгнув из кабины почти на ходу, уже неслась назад, смотреть: как там кот. Сердце ее стучало где-то в районе горла, она панически боялась того, что, забежав за телегу, увидит кровавое месиво, делающее свои последние земные вздохи.

Но всё обошлось, кот сидел на обочине, не узнать его было не возможно – это был вчерашний «посланник темных сил», преградивший им дорогу. Кот сидел и смотрел на неё своими немигающими глазами, но как только Света подошла ближе, вдруг резко бросился бежать, проворно взбираясь по зелёному холму.

Девушка бросилась за ним. Она не поняла, зачем это сделала, это был неконтролируемый порыв, словно бы её поволокла за собой сила, в тысячи раз превосходящая её саму. Подоспевший человек в шортах и растянутой футболке лишь непонимающе смотрел им вслед, через пару секунд девушка и кот скрылись за гребнем холма.

— Мальчик! Там ребёнок в петле!

Света появилась так же неожиданно, как и пропала. Она была вся перепачкана травой, а на лице было несколько кровоточащих царапин, очевидно, оставленных бившими наотмашь ветками. Было понятно, что, как минимум обратно, девушка бежала, не разбирая дороги. Демьян еще не успел осмыслить услышанное, а ноги уже несли его вверх, мозг рисовал страшные картины – распухшее тело с вывалившимся языком и запавшими глазами.

На небольшой полянке, на толстой ветке старой сосны, весел, в неумело и наспех сделанной из брючного ремня петле, ребёнок лет, максимум, пяти. Не разбухший труп, ребёнок. Живой. Собственно именно неумелость палача и неподобающий материал для орудия казни и спасли ему жизнь.

Это было на первый, логический взгляд. На взгляд второй, который могли видеть только двое, жизнь мальчонке спас облезлый кот, с вдавленной мордой. Тот самый, который сейчас сидел неподалеку и безмятежно нализывал свои детородные капсулы. Словно бы говоря: моя работа сделана, теперь ваша очередь, ребята.

Телефонной связи в этой глуши, конечно, не было. Мальчишку было решено спускать вниз и на машине везти до ближайшего города, или поста ГАИ, или хоть до какой-то помощи. Постепенно, его лицо, из синюшного, превращалось в обычное  бледное. Он прерывисто, с хрипом, но дышал самостоятельно. Даже сознание потихоньку возвращалось. Кот шёл следом, и когда ребенка занесли в кабину, чтобы положить в спалку, без ложной скромности и застенчивости запрыгнул и лёг рядом. Выгонять его не стали. Все и так были в шоке.

***

— Мама сказала, что мы будем играть! И будет весело. Но было больно, больно-пребольно. Я кричал, но мамы не было. А потом я уснул.

Света закусила руку зубами, чтобы не разрыдаться, и отвернулась к окну. Тяжёлый тягач с прицепом-то набирал скорость, то резко её сбрасывал, хрустели невпопад включенные передачи. Рулевой делал всё, что мог, но взять себя в руки ему не удавалось.

В очередном повороте грузовик занесло на обочину, где он едва не зацепил идущую, словно в какой-то прострации, молодую девушку. Она отшатнулась, и резко обернулась назад. От увиденного её лицо перекосила гримаса ужаса. Тяжелая машина, собрав за собой облако пыли, еще чуть-чуть проехала вперед и резко остановилась. Из открытого окна, даже сквозь методичный стук дизельного двигателя, раздавался звонкий, пусть и немного хриплый, детский голос:

— Мама! Мамочка!

***

— Как ты думаешь, что с ними будет?

— Её ждет тюрьма, а его детдом. Хотя, зная наше кривосудие, сложно говорить конкретно. Я не знаю. Но думаю, с ней этот ребенок жить точно не будет.

— Я просто не могу понять, как так можно? Собственного ребёнка в петлю… А как он к ней ручки тянул… Сейчас еще ничего не понимает, а подрастет поймет. И как ему жить с этим…

— Знаешь, Светуль, не думай об этом. В мире столько всего… Столько гадостей, мерзостей. Кто-то сказал, что у Стивена Кинга в любом романе самое страшное зло и нечисть – сами люди. Я с этим абсолютно согласен, пятнадцать лет по городам и трассам, чего только не насмотрелся. Ты мне лучше скажи, что мы с этим квартирантом будем делать?

— А что с ним делать… Пусть катается с нами, пока ему не надоест. Не можем же мы его просто выбросить, не можем же, да?

— Пусть катается. Назовем его Барсик.

— Почему Барсик?

— Ну, Мурзик у меня уже есть, будет ещё и Барсик.

— Я тебя точно покусаю!

Кабина наполнилась смехом и дружескими подколами. Сзади, на спальном месте, сидел облезлый кот с зелёными глазами и немигающе смотрел куда-то вдаль, на серую ленту асфальта, подсвеченную галогеновыми фарами. Да, всё верно, кот улыбался.