Старуха

Мурзик, положи документы в бардачок, будь ласка!

— Еще раз ты назовешь меня Мурзиком, и я тебя покусаю!

— Зубки сломать не боишься, а? Мурзик!

— Стоййййй!!!!

Засвистели пневматические тормоза и огромная, многотонная машина остановилась, как вкопанная. Темно-красный MAN стоял на пустынной подъездной дороге, размеренно урча двигателем. Справа и слева, освещаемые холодным лунным светом, стояли строем огромные сосны. По тенту стекали капельки вечерней росы, в которых луна делилась на тысячи маленьких лун. Где-то вдалеке, ухала чем-то вечно недовольная сова.

— Ты чего орешь как полоумная? Это еще ладно за нами никто не ехал, а то бы точно гостя в зад поймали бы!

— Кот! Там кот!

— Какой нахрен кот! Ну, какой кот?! Хорошо — железки везем, везли бы чего хрупкое – всё, хана бы!

— Кот, впереди кот! Мы его чуть не задавили! Чуть не задавили кота!

— Да прекрати ты! Вижу, действительно кот! Вот же, блин, едрёна копоть! Что за рейс такой-то, а?

Сначала искали этот завод, будь ему не ладно, столько времени, потом такие проблемы при погрузке, сейчас вот кот этот долбанный вылез, как черт пойми кто и откуда.

Кот, какой-то совершенно жуткий и облезлый, сидел метрах в тридцати перед кабиной, посреди правой полосы, и внимательно смотрел на остановившуюся перед ним машину. Казалось, он не чувствовал никакого страха от того, что огромное, рычащее чудовище едва не размазало его по асфальту. Ему не было дискомфортно от ярких фонарей, светивших прямо на него. Он просто сидел и смотрел, двумя своими немигающими зелеными глазами.

Когда красное, фырчащее чудище издало резкий и пронзительный крик, эхом разнесшийся по лесу, кот оскалил передние зубы и крикнул в ответ. Крик этот походил на предсмертный вопль умирающего животного. Уголки рта, на обезображенной, какой-то словно бы вдавленной морде, были приподняты – кот едва заметно улыбался.

— Едрёна копоть, да что это за тупое животное такое – мужчина лет сорока, сидевший за рулем в растянутой футболке и шортах, убрал большую, волосатую руку с клаксона —  уже весь лес перепугали, наверное, охранники на этом долбаном заводе — и те, должно быть, переполошились, едрёна копоть, а этому хоть бы хны! Сидит, смотрит. Давай его объедем.

Не дожидаясь ответа от своей спутницы, которая смотрела, не отрываясь, на сидящего впереди, в свете фар, кота, мужчина дернул вперед рычаг КПП.

Ногами, обутыми в китайские сланцы, ловко и привычно сыграл короткий танец на педалях, и уверенной рукой медленно повел машину на встречную полосу. Кот сидел не шелохнувшись. Его улыбка стала шире, но этого никто не заметил: никто не знает о том, что коты могут улыбаться.

— Жуткий он какой-то – прервала повисшее в кабине молчание девушка – первый раз такого кота вижу. Сидел и смотрел на нас. Словно и не кот это вовсе, а – она осеклась и посмотрела на водителя, который задумчиво смотрел вперед, на пустую дорогу – словно нечисть какая-то лесная.

— Угу, лови картошку…

— Что?!

— Да так, ничего. Вспомнилась одна глупость.

— Какая? Ты эту фразу часто во сне повторяешь. Что это, откуда?

— Да присказка из детства. Мурз… Света, ты шла бы спать уже. Время позднее, а я еще километров сто до стояночки проеду. Что-то у меня сна ни в одном глазу, да и ночь такая лунная, вся дорога как на ладони – ехать и ехать.

— Не, не хочу. У меня этот кот всякий сон отогнал. Расскажи какую-нибудь историю, а?

— Какую? О чём?

— Любую, ты же их столько знаешь.

— Пришел Иисус к отцу, а его нет!

— Что? А … блин! Юмор у тебя, я тебе скажу!

Они дружно захохотали.  Стоявшее, словно густой туман, напряжение  стало рассеиваться. Мозолистая нога в китайском шлепке уверенно давила на акселератор, и темно-красный MAN, довольно урча мотором, летел по серой ленте асфальта, разрезая ночь ярким светом галогеновых фар.

— А ты историю про старуху знаешь?

— Нет, расскажи!

-Ездил лет 40 назад, а может и больше, по этим дорогам старый шофер Кузьмич. Из ветеранов автобазы, еще полуторки успел поводить. Был у него синий стотридцатый ЗИЛ: машина подстать Кузьмичу – вроде простая, безотказная, надежная, но с характером – чуть что не так —  на дыбы. На дальники Кузьмич уже не ходил, так, по области. В ту осень возил зерно на элеватор. Сейчас-то вон и полей-то уже нет, кругом Иван-чай, а тогда много тут полей было.

Ну вот, значит, едет он: последний рейс уже, сумерки. На поле загрузился, километров полсотни до элеватора, да в гараж. Дорога, в основном, по полям, полей было много, а асфальта почти и не было.

Едет, значит, беломорину смолит, вдруг – бац! Старуха перед ним, прямо посреди дороги стоит, между колеями. Кузьмич и подумать-то не успел, откуда старуха взялась, дорога ведь фарами на полкилометра освещалась, а инстинкт свое дело сделал – педаль тормоза в пол сама собой ушла. А Стотридцатый остановить резко – это, знаешь, не MAN с пневмотормозами, но успел. 

Прямо перед капотом старуха,  как стояла, так и стоит. Вот как тот кот перед нами. Кузьмич её матом поливает, руками по рулю стучит, в красках рассказывает, что бы с ней стало, не успей он среагировать. А старуха стоит и смотрит.

До Кузьмича доходить стало, он как на полуслове оборвался, так и замер. Старуха-то лысая! И два зеленых глаза не мигающих. Кузьмич войну в автобате прошел, под обстрелами бывал, передовик, коммунист, но тут, говорит, с испугу молитвы читать начал. Все, какие помнил, а не помнил он толком никаких, потому и повторял только: Господи, спаси! Господи, спаси! Как заведенный. Глазом моргнул и всё – нет впереди старухи. Головой повертел – а та уже у его дверцы стоит и ручку на себя тянет. И говорит, мол, подвези меня, милок. А голос такой, Кузьмич даже никогда и описать-то его не мог: скрипучий какой-то, словно ногтями по стеклу скребут. Он дверь на себя тянет, а старуха открыть пытается. А тянет как будто и не старуха вовсе, а бугай молодой. Кузьмич двумя руками на себя, а сил не хватает. Но потом фронтовая смекалка сработала – ключ баллонный в ногах валялся, он его схватил и в ручку двери вставил, как задвижку. А старуха знай себе — тянет и смотрит своими зелеными и немигающими. Кузьмич первую, перегазовку, вторую и педаль в пол. Стотридцатый мотором взревел — и по колдобинам.

Так и ехали они километра три: Кузьмич ЗИЛа понужает, а старуха в дверь вцепилась и словно летит по воздуху. Говорит что-то, да не слышно ничего. Мотор орёт, железо брякает. А потом: бах и всё – заглох ЗИЛ. Двигатель умолк, огни погасли, тишина. Только старуха всё дверь дергает, смотрит своими немигающими и бормочет скрипучим голосом: подвези, подвези.

Думал Кузьмич: всё, смерть его пришла. Глаза зажмурил … слышит кто-то дверь дергает, да кричит, его Кузьмича по имени зовет. Глаза открыл – ба! Утро на дворе. Солнышко, птички поют. А дверь дергает Генка, другой водитель с их автобазы.

Не поверили Кузьмичу. Сошлись на том, что на последнем рейсе принял он на грудь и уснул в полях. Раздувать скандал не стали, тихонько отправили на пенсию и всё. Сколько раз потом он эту историю рассказывал – посмеивались тихо. Может и правда — привиделось старику, кто знает.

— Да уж…

— Вот такая вот история, а вот и наша стояночка. Предлагаю почаевничать, поспать часов до 6-7 и двигать. Путь еще не близкий. Что думаешь, Мурзик?

— Согласная я, но за Мурзика ты мне когда-нибудь ответишь.

Они дружно рассмеялись. Темно-красный MAN занял свое место на стоянке. Остывая, потрескивал двигатель, в кабине горел свет и слышался усталый смех. Над огромной Западной Сибирью стаяла лунная летняя ночь. Внизу, под телегой красного грузовика, поблескивали два зеленых огонька.