Анечки больше нет…
Гололед был зверский. Еще вчера вечером лил дождь, а уже утром ртутный столбик показывал пять градусов ниже нулевой отметки – это нормальное явление для поздней осени на Урале. Нормальное, но каждый раз совершенно неожиданное для большинства коренных жителей, день жестянщика — так обычно говорят. Тот момент, когда большинство водителей всё же доходят до мысли: пора менять резину. Достигается такая простая, казалось бы, мысль тяжелой ценой: десятибалльными пробками, разбитым железом, сломанными и потерянными жизнями. Словно бы это какой-то ежегодный языческий праздник, этакое массовое жертвоприношение богу каучука.
Алексей сошел с крыльца и сразу же едва не соприкоснулся затылком c асфальтом – дождь, в твердом агрегатном. С трудом удержав равновесие, он медленно, вымеряя, каждый шаг, пошёл к гаражу. Выезжать сегодня надо было рано, отчасти это было и хорошо, на дорогах ещё не будет той свалки, которая накопится там всего через несколько часов.
Резина на видавшей виды «Десятке» была новая, шипованная. При всей потрепанности машины, на подготовку к зиме её хозяин явно не скупился – новые свечи, не новый, но после полного ТО аккумулятор, свежая тормозная жидкость, новые колодки. Машину любили. Собственно из любимых у Алексея были только машина и кот по кличке «Трёха», заслуживший такое имя тем, что был котенком выужен из под капота «тройки» жигулей, стоящей в их дворе не менее как со времен дорогого Леонида Ильича.
Накинув, заботливо снимаемую на ночь, клемму (аккумулятор всё же был не новый, а про вазовскую электрику есть не один том сборника анекдотов), Алексей запустил двигатель и закурил, машина не стала играть роль из серии «я жду трамвая» и завелась с пол-оборота. Сказывались новые свечи и хорошее масло. Выпуская сизый дым, Лёша усмехнулся – почему с женщинами не так?
Лёхе было под тридцатник, хотя больше двадцати пяти никто на глаз дать не мог. Не худой – не толстый, не бедный – не богатый, обычный парень из маленького городка, коих миллионы. Женщины у Лехи не было, вернее женщины в его жизни изредка появлялись, но вот той, ради которой бы хотелось возвращаться домой, не было. Не сказать, что женский пол им не интересовался вообще, просто интересовалась та его часть, которая видела в Лёхе либо кошелек на ножках, либо последнюю альтернативу сорока восьми кошкам. Ни один из таких вариантов Лёху не устраивал. Одна близкая знакомая, на просьбу познакомить с какой-нибудь подругой, однажды, ответила:
— Да без проблем, Лёшик, есть свободные хорошие бабы, которые и борщ сварят и в постели компанию составят, но только ведь тебе не жена нужна, а муза скорее. А это уже другое. Таких, извини, нет.
Лёшик сначала обиделся, а потом понял, что Иришка в чём-то права. С музой перебор конечно, но своя правда в этом была. Поэтому и жил он только с котом.
В зимнем прогреве авто было что-то философское. Зима вообще период жизни, настраивающий на какое-то иное, внимательное отношение ко всему. Накинуть клеммы, поморгать фарами для прогрева проводов, попробовать тихонько запустить стартер, обрадоваться тому, что «схватилось» и слушать медленно прогревающийся двигатель, работающий сначала рывками, потом всё спокойнее и спокойнее. Лёша любил зиму, зимой было больше возможностей думать. И мечтать.
Несмотря на шесть утра маленький городок уже жил. По обледенелым дорогам аккуратно ехали первые машины с сонными людьми на борту. Светофоры перемигивались между собой, а также с желтыми огнями поворотников. Робко озираясь, на пешеходные переходы выходили те, кто добирался пешком или общественными транспортом. Они постоянно смотрели по сторонам и в уме просчитывали тормозной путь машин слева и справа.
На одном из перекрестков Алексей пристроился сзади стоящего первым синего Матиза, со смешной жёлтой наклейкой: «Да, я обезьяна с гранатой!» на заднем стекле. Светофор загорелся зелёным, но Матиз так и остался на месте, лишь передние колеса усердно и с самоотдачей шлифовали дорогу. Дождь, в твердом агрегатном.
Сзади начали уже сигналить, самые нетерпеливые полезли на встречку, от туда сигналили уже им. Алексей дёрнул ручник, включил аварийку и вышел из теплой машины в хмурое ноябрьское утро. За рулем малолитражки сидела худенькая девушка с темными волосами, отчаянно вцепившаяся в руль, словно это могло чем-то помочь. Алексей улыбнулся опять, а в сердце что-то сжалось от теплоты и умиления. Такую хотелось взять на ручки, погладить по головке и успокоить.
Он тихонько постучал по стеклу, девушка вздрогнула и вся сжалась, будто её сейчас будут бить, а может что и хуже. Лёшино сердце сжалось сильнее, он жестом попросил открыть окно. Незнакомка сделала пару кругов ручкой, стекло опустилось сантиметров на двадцать. Сзади бешено сигналили.
— Не едет? – С той же улыбкой спросил Алексей?
— Не едет… — Тихим-тихим голосом призналась незнакомка.
— Давай так. Помнишь, как горку в автошколе делала? Ручник, сцепление и газ, а я подтолкну сзади!
Перекресток озарился рёвом малолитражного двигателя и запахом горелого сцепления. Матиз не выехал – вылетел, под запрещающий сигнал светофора, едва не устроив массовое ДТП, и сразу умчался в темноту предрассветных улиц. Алексей прыгнул в свою машину, дождался зелёного сигнала и поехал следом.
Уехать удалось недалеко, на выезде из города, прямо перед его капотом зажглись красные огни на железнодорожном переезде. Прошёл, следовавший резервом, локомотив, но шлагбаум так и не поднялся. Звенел звонок, мигали красные огоньки, суетилась дежурная по переезду. Лёша повернул ключ зажигания и заглушил двигатель – это надолго. Заклинило автоматику, такое тут часто бывает, остается только ждать.
Его не раздражала ситуация, он в чём-то даже был ей рад. От него ничего не зависело, и можно было просто откинуться на спинку и помечтать.Например, про незнакомку из Матиза. Он даже не знал её имени, а для кого-то это дочь, сестра, жена, быть может, мать. Он совершенно не знал этого человека, но ему хотелось думать о ней. Возможно, она бы и могла стать той самой… музой. Но ведь такие свободными не бывают. Но он думал, думал и думал…. И ему было хорошо.
Переезд починили где-то через час. Лёша уже серьезно опаздывал по своим делам, а впереди было еще 200 км. трассы. Десятка уверенно шла 120 км./ч., хотя местами избежать заносов удавалось чудом.
Километров через 30 встречные машины начали мигать фарами, Алексей снизил скорость до разрешённых здесь 70-ти.
— Скажи-ка дядя, ведь не даром, ты здесь засел в кустах с радаром – вслух произнёс он старую водительскую присказку – воистину, кому война, а кому мать родна.
Впереди стали видны разноцветные огни мигалок. Слишком много огней. Встречные предупреждали не о предприимчивом экипаже ГИБДД, там что-то случилось. Серьёзное. Мигалки приближались – первые, сине-красные, были на машине ДПС, припаркованной на обочине. Стоявший рядом инспектор ожесточенно махал Алексею круговыми движениями жезла, понятными любому водителю – проезжай, быстрее, быстрее, не задерживай, стой стороны ждут.
Впереди были ещё синие мигалки – на большой красной машине — МЧС и на жёлтой — реанимации. И спасатели, и медики тихо курили у своих машин, работа первых была закончена, вторые были просто не нужны.
Алексей медленно ехал по обочине (другого пути не было) и смотрел вокруг: телега длинномера, загруженная поддонами с ярко красным кирпичом, стояла перекрывая обе полосы. Рядом с ней сидел прямо на асфальте седой мужчина, обхватив голову руками. В груде железа под телегой было невозможно узнать синий Матиз, лишь каким-то чудом целым осталось заднее стекло, с совершенно издевательской в этой ситуации жёлтой наклейкой: «Да, я обезьяна с гранатой!»
Проехав место аварии, Алексей вновь набрал скорость. Он думал о жизни, превратностях судьбы, железнодорожной автоматике. И ещё о том, что, кажется, забыл налить коту воды.
Короткие штрихи разметки привычно отсчитывали километры, рука привычно два раза кликала переключатель дальнего света, встречные привычно поднимали ладонь. Стрелка спидометра привычно легла на отметку 120 км./ч.
***
— Анечки больше нет…
Сколько бы он отдал, чтобы заглушить этот голос, так и не состоявшейся тёщи, в своей голове. Но проспиртованный парами алкоголя мозг, монотонным циклом выдавал по кругу: Анечки больше нет, Анечки больше нет, Анечки больше нет, Анечки больше нет, Анечки больше нет, Анечки больше нет.
— Ааааааааааа! – Заорал он, с силой отшвырнув наполовину полную бутылку коньяка в стену. Осколки стекла и брызги благородного продукта жёлтым салютным залпом, разлетелись по комнате. Обхватив голову руками, человек со следами многодневной щетины заплакал. Крупный, небритый, с взлохмаченными волосами — издалека он напоминал орангутанга подвернувшего ногу и нечленораздельно орущего от боли.
Прошли сутки. Самые страшные сутки в его жизни, а всё, что он смог – только пить. Он даже в горе оказался лишь мелким и слабым ничтожеством. Завтра будут похороны, он вряд ли на них пойдет. Смелости хватит только прикончить следующую бутылку, не более того.
Бутылка была его подругой, ответом и главной причиной всему. Именно из-за бутылки она и ушла в то утро, через два часа, после его возращение домой. Она не ругалась, не била посуду, она просто молча собрала сумку и ушла, перешагнув через распластавшееся в прихожей тело. Села в свой синий Матиз и уехала. Навсегда.
Она много раз грозилась, он много раз обещал. В конце-концов, она оказалось сильной, а он слабаком. Она выполнила обещание, а он нет. Завтра её похоронят, а он так и останется со своей главной подругой и главной причиной. Ему бы хотелось поменяться с ней местами, или на край, просто уйти следом, но он был обычным трусом. Она снова уйдет, он снова останется.
Коньяка в доме не осталось. Была лишь какая-то мутная жидкость в литровой банке, привезенной из деревни – сойдет.
***
Холодный ноябрьский ветер обдувал лицо. Он был трезв. Впервые за много времени, он был по-настоящему трезв. Здесь, на балконе седьмого этажа, всё было предельно просто – либо он хоть раз в жизни будет мужчиной, либо нет. Последнее или-или. Правая нога поднялась и вступила на ограждение. Потом опустилась назад. Он не смог. Он упустил последний шанс остаться человеком. Он снова оказался слабее её.