27 октября 2020

ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР

И пусть мне вечер зажигает свечи
И образ твой окуривает дым,
Но не хочу я знать, что время лечит
Что все проходит вместе с ним

В.С. Высоцкий.

Он открыл дверь своим ключом, как всегда, как делал это почти каждый будний  вечер, в их  двадцатипятилетней семейной жизни. Полумрак прихожей и тишина, лишь из приоткрытой входной двери в квартиру проникал холодный белый свет, с лестничной площадки. Казалось, ничего не изменилось: вот её пальто на вешалке соседствует с его рабочей курткой, пара женских зимних сапог делит обувницу с тяжелыми ботинками. На угловых полках разбросан всякий хлам: связка ключей от дачи,  какие-то магазинные чеки, перчатки…  Холодный белый цвет, смешиваясь с полумраком, создает для всего этого причудливые тени. Словно это не та  квартира, в которой они прожили четверть века, а выставочный зал какого-то странного музея современного искусства. 

Он закрывает за собой дверь и садится прямо на пол, прижимаясь спиной к дермантину и вытягивая перед собой ноги. На черных туфлях медленно тает принесенный им с улицы снег, образовывая на чистом линолеуме небольшую грязную лужу.  В квартире темно, но глаза уже привыкли, он видит знакомые очертания стен и мебели. Над входом в кухню висит шутливая табличка: «Оставь  диету, всяк сюда входящий».  Он не видит букв, но он знает текст наизусть. Табличка висит на этом месте последние лет пятнадцать. Они привезли её из отпуска, Анапа, 2005 год. Ане было восемь, это она нашла  табличку в одном из сувенирных магазинов.  При каждом ремонте они заботливо снимали её, а потом вещали вновь. Анапа, 2005 год, их второй и последний семейный отпуск.

На самой кухне темно и пусто. Нет запахов и звуков. Нет привычного:


—  Андрюш, мой руки и проходи, почти всё готово!

Он закрывает глаза и в тот же момент в ушах раздается тихий шелест шипящего на сковородке масла, а нос начинает ощущать едва слышный запах пережаренного с луком фарша: его любимые «макароны по-флотски». Еще пару секунд, и сквозь непроглядную темноту, он видит желтый  теплый свет и её, выглядывающую из-за косяка кухонной двери. Волосы, уже с явными признаками  седины,   перевязаны  чёрной резинкой. На ней  фартук, с нарисованным на нем лондонским Биг-Беном, его подарок на Восьмое марта. В руках лопатка со следами жира, ей она секунду назад перемешивала фарш на сковородке. Она улыбается, как может (никакого прошедшего времени) улыбаться только она. В её карих глазах одновременно и глубокая застаревшая боль, и безумная нежность.

Резких взмах ресниц – темнота и тишина. Лишь причудливая игра теней,  на этот раз, это луна заглядывает в окна кухни и единственной комнаты, немного разбавляя темноту прихожей, через открытые межкомнатные двери. Он просидел так достаточно долго, спина под теплой курткой успела покрыться липким  потом.  Он встает, снимает ботинки, вешает куртку на вешалку, невольно проводя рукой по её плащу, потом медленно, на затёкших ногах, идет в кухню. Всё это он проделывает на ощупь, не зажигая свет, словно боится, что щелчок выключателя станет последней каплей отделяющей его от пропасти.

Он сидит на том самом месте, где всего несколько дней назад сидела она. Вспоминает то утро: запах яичницы, горячий кофе, греющий руки через толстые стенки керамической кружки. Её тихий голос, говоривший, что перед родительским днем надо покрасить у Аннечки оградку. Он кивал, пил кофе, и думал о том, куда и как прошли целых  тринадцать лет с момента смерти его (их) дочери.

Они уже давно разговаривали об этом спокойно, раздавали поминки, красили раз в год оградку, покупали живые гвоздики на каждую годовщину. С одной стороны, это стало какой-то совершенно естественной и привычной частью их жизни, а с другой… с другой, за тринадцать лет он так и не поверил, что Ани больше нет. Совсем. Окончательно. Он красил чертовы металлические пруты синей краской, покупал алые гвоздики, раздавал коллегам, в тот самый августовский день, конфеты и булочки. Он делал это как-то механически, словно бы и не осознано. Точно так же как он сегодня зашел в лифт, поднялся на этаж и открыл пустую квартиру своим ключом – сила привычки.

Глаза закрылись как-то сами собой. На этот раз темнота никуда не ушла, сквозь неё не проступил теплый желтый свет и вкусный запах  ужина, был лишь звук, звук, который будет терзать его всю оставшуюся (он надеялся, что  не долгую) жизнь, звук разбивающийся о бетонный пол керамической тарелки.

 Она встала, чтобы положить ему яичницу, прожаренную с двух сторон, как всегда, как он любил. Встала, чтобы через секунду сесть обратно, последний раз в своей трудной, но всё-таки счастливой жизни. Правая рука повисла плетью, тарелка выпала из разжавшихся пальцев и раскололась на две половины.

Он помнил бригаду скорой, похоронного агента, мерзлую землю и утешающих коллег. Но это был какой-то общий ком, а вот разбитую на две половины тарелку он помнил отчетливо. Было в этом что-то символичное: одно целое в одну секунду ставшее разделенным и совершенно не пригодным к дальнейшей эксплуатации.

За окном пошел снег, луна  освещала темную кухню, создавая причудливые тени знакомых вещей. Он сидел и боялся пошевелиться, боялся лишним движением и действием прорвать плотину, отделявшую его от потока боли и отчаянья. Он думал, что важно пережить этот самый первый вечер, потом будет лучше. Думал, но, разумеется, в это не верил.         

08.02.2020         



Опубликовано 27.10.2020 Серго Бужан в категории "Новые рассказы", "Творчество